(no subject)

[psilogic]

Сочинение Пупкина Василия на тему “Как я провел вечер за чтением классики”.

Однажды моя учительница литературы тетя Соня задала мне на дом почитать классическую книжку про мастера и маргаритку. Вы не думайте, я не совсем тупой, я даже знаю несколько имен великих пейсателей. Например, Иван Сергеевич Пургенев,
Федор Михайлович Отстоевский и Лев Николаевич Отстой. Два последних, наверное, родственники, папа и сын. Только сын, обеспокоенный преследованиями евреев при сталинизме, сменил фамилию на менее подозрительную и более короткую. Все-таки для классика размер фамилии не главное.

Скачал я ту книжку. Только я всю ее не асилю. Только две первые главы, по которым и пишу это сочинение, а потом пойду читать факру. Говорят, эту книжку сейчас показывают по дебилоскопу, но конкретные пацаны дебилоскоп не смотрят, потому что на нем баннеры отключить нельзя.

Ту книжку написал великий пейсатель Булкаков. Он такой крутой, что у него даже яйца не просто крутые, а роковые.

Аффтор жжот с первых фраз. Как настоящий падонак, который не признает дурацких правил пунктуации и арфаграфии, он поставил лишнюю запятую в первом же предложении: “Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах[,] появились два гражданина.” И не надо мне было ставить двойку за стиль со слишком большим числом вводных и деепричастных оборотов. Крутые перцы пишут так: “Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.”

Поначалу аффтор никак не может определиться с временем года, когда происходит действие. То у него жарко, как летом, то липы, едва зеленеющие, как весной, то у героев зреет характерное осеннее обострение. Но потом аффтор договорился со своими Оно и Супер-Эго и остановился на летнем варианте.

Два первых персонажа, которых мы встречаем на страницах книги, лечатся от алкоголизма. Ничем другим нельзя объяснить их странную приверженность к нарзану. Все равно они потом нажрались паленой абрикосовой водки и стали икать. Не удивлюсь, если дальше по сюжету явятся зеленые черти или хотя бы черт.

Тут стало ясно, отчего Берлиоз бросает пить. У бедняги плохо с сердцем. А тут еще закономерно появляется какой-то эльф с рожей, глумливой, как у одного моего знакомого, и под заклинанием левитации. Берлиоз был не из толкиенутых, увидев эльфа вместо ожидаемого зеленого черта (или, на худой конец, розового слона), слегка опупел.

Потом приход миновал. Берлиоз, как настоящий прожженный алкаш, списал все не на водку, а на жару. Пошли они дальше, солнцем палимые, трепясь о бухле и религии.

Тут им повстречался какой-то странный чувак нерусского вида. Друзья некоторое время были в неврубоне: один не любил евреев, второй – выходцев с Кавказа, так что у кого, что болело – то и приглючилось. Но в конце-концов алкоголики решили, что на троих соображать сподручнее. Третий оказался прадедом знаменитого историка-истерика Фоменко и поведал друзьям, еще не совсем отошедшим от глюков свое альтернативное толкование истории христианства.

Дело было в древнем Риме. Понтий Пилат был таким же алкашом, как и трое наших друзей. Его мучил обычный утренний отходняк, а он списывал это на какую-то болезнь “гемикранию”. Туда же подвалил громила-омоновец, от которого по словам аффтора “сразу потемнело”. По этому поводу вспоминается рассказ моем мамы, которая преподавала у студентов из Африки. Один приходит на занятия с таким фингалом, что даже на черном торце заметно. Она его спрашивает: “Что случилось?” Ответ: “Да я тут в бар ходил. Зашел. А там два русских. Один другому сказал: “Ой, что-то потемнело!” ну мы и поговорили...”

К ним привели человека, обвиняемого в терроризме. Человек признался, что родом откуда-то из арабов. Но сразу ушел в отказ, когда ему стали шить призывы к закладке гексогена под православный храм. Для профилактики громила-омоновец угостил задержанного резиновой дубинкой.

Арестант стал заливать нечто странное. Например, рассказал, что ему удалось уговорить какого-то хрена из налоговой вернуть часть законно награбленного. От такого Пилату, который оказался еще и больным на голову, захотелось выпить йаду: “И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора.” Действительно, больной на голову: нормальные придурки обычно предлагают выпить йаду другим, а этот...

Арестант оказался продвинутым психотерапевтом, скорее всего нлперцем, который для начала снял прокуратору похмелье. Дальше пошел нудный разговор, временами смахивающий на допрос, а временами – на сеанс психотерапии, от которого я задремал, так и не сумев дочитать вторую главу.